Неточные совпадения
Один только раз он выражается так:"Много было от него порчи
женам и девам глуповским", и этим как будто дает
понять, что, и по его мнению, все-таки было бы лучше, если б порчи не было.
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он
понимает так же, как и барин, значение этого приезда, то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с
женой.
Левин в душе осуждал это и не
понимал еще, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен был наступить для нее, когда она будет в одно и то же время
женой мужа, хозяйкой дома, будет носить, кормить и воспитывать детей.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и
жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не
понимаю, но это так.
― Это не мужчина, не человек, это кукла! Никто не знает, но я знаю. О, если б я была на его месте, я бы давно убила, я бы разорвала на куски эту
жену, такую, как я, а не говорила бы: ты, ma chère, Анна. Это не человек, это министерская машина. Он не
понимает, что я твоя
жена, что он чужой, что он лишний… Не будем, не будем говорить!..
— Ну, как тебе не совестно! Я не
понимаю, как можно быть такой неосторожной! — с досадой напал он на
жену.
Титулярный советник опять смягчается: «Я согласен, граф, и я готов простить, но
понимаете, что моя
жена, моя
жена, честная женщина, подвергается преследованиям, грубостям и дерзостям каких-нибудь мальчишек, мерз…» А вы
понимаете, мальчишка этот тут, и мне надо примирять их.
С той минуты, как Алексей Александрович
понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою
жену в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама
жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на всё отвечал согласием.
С той минуты как он проснулся и
понял, в чем дело, Левин приготовился на то, чтобы, не размышляя, не предусматривая ничего, заперев все мысли и чувства, твердо, не расстраивая
жену, а, напротив, успокаивая и поддерживая ее храбрость, перенести то, что предстоит ему.
Он не хотел видеть и не видел, что в свете уже многие косо смотрят на его
жену, не хотел
понимать и не
понимал, почему
жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать в Царское, где жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского.
Он ясно видел, что весь свет и
жена требовали от него чего-то, но чего именно, он не мог
понять.
Воспоминание о
жене, которая так много была виновата пред ним и пред которою он был так свят, как справедливо говорила ему графиня Лидия Ивановна, не должно было бы смущать его; но он не был спокоен: он не мог
понимать книги, которую он читал, не мог отогнать мучительных воспоминаний о своих отношениях к ней, о тех ошибках, которые он, как ему теперь казалось, сделал относительно ее.
«Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже
женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не
понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
— Да, я
понимаю, что положение его ужасно; виноватому хуже, чем невинному, — сказала она, — если он чувствует, что от вины его всё несчастие. Но как же простить, как мне опять быть его
женою после нее? Мне жить с ним теперь будет мученье, именно потому, что я люблю свою прошедшую любовь к нему…
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я
понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою
жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал он. — Дело еще не начато, как я
понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся с моею
женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
По его взглядам на дамскую беседку (он смотрел прямо на нее, но не узнавал
жены в море кисеи, лент, перьев, зонтиков и цветов) она
поняла, что он искал ее; но она нарочно не замечала его.
Левин уже привык теперь смело говорить свою мысль, не давая себе труда облекать ее в точные слова; он знал, что
жена в такие любовные минуты, как теперь,
поймет, что он хочет сказать, с намека, и она
поняла его.
Ему стоило только вспомнить братнину
жену, вспомнить, как эта милая, славная Варя при всяком удобном случае напоминала ему, что она помнит его великодушие и ценит его, чтобы
понять невозможность отнять назад данное.
Левин
понял, что она разумела его
жену, и не знал, что ответить.
— Впрочем, не
понимаю, как, имея столько независимости, как вы, — продолжал он разгорячаясь, — объявляя мужу прямо о своей неверности и не находя в этом ничего предосудительного, как кажется, вы находите предосудительным исполнение в отношении к мужу обязанности
жены.
По тону Бетси Вронский мог бы
понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю,
жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую
жену, она
поняла, что болезненная
жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжала свою мысль.
Чувство это теперь было еще сильнее, чем прежде; еще менее, чем прежде, он чувствовал себя способным
понять смысл смерти, и еще ужаснее представлялась ему ее неизбежность; но теперь, благодаря близости
жены, чувство это не приводило его в отчаяние: он, несмотря на смерть, чувствовал необходимость жить и любить.
— Для тебя, для других, — говорила Анна, как будто угадывая ее мысли, — еще может быть сомнение; но для меня… Ты
пойми, я не
жена; он любит меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу его любовь? Вот этим?
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не
понимал всего безумия такого отношения к
жене. Он не
понимал этого, потому что ему было слишком страшно
понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к
жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
— Так вы
жену мою увидите. Я писал ей, но вы прежде увидите; пожалуйста, скажите, что меня видели и что all right. [всё в порядке.] Она
поймет. А впрочем, скажите ей, будьте добры, что я назначен членом комиссии соединенного… Ну, да она
поймет! Знаете, les petites misères de la vie humaine, [маленькие неприятности человеческой жизни,] — как бы извиняясь, обратился он к княгине. — А Мягкая-то, не Лиза, а Бибиш, посылает-таки тысячу ружей и двенадцать сестер. Я вам говорил?
― Только не он. Разве я не знаю его, эту ложь, которою он весь пропитан?.. Разве можно, чувствуя что-нибудь, жить, как он живет со мной? Он ничего не
понимает, не чувствует. Разве может человек, который что-нибудь чувствует, жить с своею преступною
женой в одном доме? Разве можно говорить с ней? Говорить ей ты?
С тех пор, хотя они не были в разводе, они жили врозь, и когда муж встречался с
женою, то всегда относился к ней с неизменною ядовитою насмешкой, причину которой нельзя было
понять.
— Я ему, этой пучеглазой скотине — как его? — пьяная рожа! «Как же вы, говорю, объявили свободу собраний, а — расстреливаете?» А он, сукин сын, зубы скалит: «Это, говорит, для того и объявлено, чтоб удобно расстреливать!»
Понимаешь? Стратонов, вот как его зовут.
Жена у него — морда, корова, — грудища — вот!
Поняв, что человек этот ставит целью себе «вносить успокоение в общество», Самгин ушел в кабинет, но не успел еще решить, что ему делать с собою, — явилась
жена.
— Не
понимаю, чем он тебя разочаровал, — настойчиво допрашивала
жена, идя за ним. — Ты зайдешь к Гогиным сообщить об аресте Любаши?
— Налить вам? — спросила Варвара, и по ласковому тону вопроса Клим
понял, что она спрашивает Кумова. Ему захотелось чаю, он вышел в столовую, Кумов привстал навстречу ему,
жена удивленно спросила...
— Вот как я… попал! — тихонько произнес Кутузов, выходя из-за портьеры, прищурив правый глаз, потирая ладонью подбородок. — Отказаться — нельзя; назвался груздем — полезай в кузов. Это ведь ваша
жена? — шептал он. — Вот что: я ведь медик не только по паспорту и даже в ссылке немножко практиковал. Мне кажется: у нее пневмония и — крупозная, а это — не шуточка.
Понимаете?
— Разумеется — нет. Трудно
понять, как это дочь прожектера и цыганки,
жена дегенерата из дворян может превратиться в ханжу, на английский лад?
Самгин чувствовал, что эта большеглазая девица не верит ему, испытывает его. Непонятно было ее отношение к сводному брату; слишком часто и тревожно останавливались неприятные глаза Татьяны на лице Алексея, — так следит
жена за мужем с больным сердцем или склонным к неожиданным поступкам, так наблюдают за человеком, которого хотят, но не могут
понять.
— Гм, — сказал Самгин, пытаясь вспомнить свою речь к дяде Мише и
понять, чем она обрадовала его, чем вызвала у
жены этот новый, уговаривающий тон.
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она
понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью
жены и ее гостей — страх.
Ее замечание, совет, одобрение или неодобрение стали для него неизбежною поверкою: он увидел, что она
понимает точно так же, как он, соображает, рассуждает не хуже его… Захар обижался такой способностью в своей
жене, и многие обижаются, — а Штольц был счастлив!
— Будет вашей
женой, Иван Иванович, — сказала Татьяна Марковна, бледная от волнения, — если… то забудется, отойдет… (Он сделал нетерпеливый, отчаянный жест…) если этот обрыв вы не считаете бездной… Я
поняла теперь только, как вы ее любите…
Он сравнивал ее с другими, особенно «новыми» женщинами, из которых многие так любострастно поддавались жизни по новому учению, как Марина своим любвям, — и находил, что это — жалкие, пошлые и более падшие создания, нежели все другие падшие женщины, уступавшие воображению, темпераменту, и даже золоту, а те будто бы принципу, которого часто не
понимали, в котором не убедились, поверив на слово, следовательно, уступали чему-нибудь другому, чему простодушно уступала, например,
жена Козлова, только лицемерно или тупо прикрывали это принципом!
— Анна Андреевна; два раза была; с моей
женой познакомилась. Очень милая особа, очень приятная. Такое знакомство даже слишком можно оценить, Аркадий Макарович… — И выговорив, он даже сделал ко мне шаг: очень уж ему хотелось, чтоб я что-то
понял.
— А ты вот что, Хина, — проговорил Заплатин, наблюдавший за последними маневрами
жены. — Ты не очень тово…
понимаешь? Пожалей херес-то… А то у тебя нос совсем клюквой…
Он в этом случае не
понимал жены и просто терялся в объяснениях…
— Я сейчас, — продолжает, — от
жены.
Понимаете ли вы, что такое
жена? Детки, когда я уходил, прокричали мне: «Прощайте, папа, приходите скорее с нами „Детское чтение“ читать». Нет, вы этого не
понимаете! Чужая беда не дает ума.
У нас в обществе, я помню, еще задолго до суда, с некоторым удивлением спрашивали, особенно дамы: «Неужели такое тонкое, сложное и психологическое дело будет отдано на роковое решение каким-то чиновникам и, наконец, мужикам, и „что-де
поймет тут какой-нибудь такой чиновник, тем более мужик?“ В самом деле, все эти четыре чиновника, попавшие в состав присяжных, были люди мелкие, малочиновные, седые — один только из них был несколько помоложе, — в обществе нашем малоизвестные, прозябавшие на мелком жалованье, имевшие, должно быть, старых
жен, которых никуда нельзя показать, и по куче детей, может быть даже босоногих, много-много что развлекавшие свой досуг где-нибудь картишками и уж, разумеется, никогда не прочитавшие ни одной книги.
Точно так же невозможно было бы разъяснить в нем с первого взгляда: любил он свою безответную, покорную
жену или нет, а между тем он ее действительно любил, и та, конечно, это
понимала.
Жена моя и говорит мне: «Коко, — то есть, вы
понимаете, она меня так называет, — возьмем эту девочку в Петербург; она мне нравится, Коко…» Я говорю: «Возьмем, с удовольствием».
— Однако, — прибавил он, подумав немного, — я, кажется, обещал вам рассказать, каким образом я женился. Слушайте же. Во-первых, доложу вам, что
жены моей уже более на свете не имеется, во-вторых… а во-вторых, я вижу, что мне придется рассказать вам мою молодость, а то вы ничего не
поймете… Ведь вам не хочется спать?
Особенно это: «с супругой!» — Тот круг, сплетни о котором спускались до Марьи Алексевны, возвышался лишь до действительно статского слоя общества, а сплетни об настоящих аристократах уже замирали в пространстве на половине пути до Марьи Алексевны; потому она так и
поняла в полном законном смысле имена «муж и
жена», которые давали друг другу Серж и Жюли по парижскому обычаю.